Глава 22

Призрачный свет пугает, вытравливает последние останки надежды и вселяет отчаяние. Тело на его руках дрожит изнутри, а может быть, ему просто передается дрожь его самого? Бледное лицо, темные волосы свисают грязными сосульками, но сейчас важнее то, что она не дышит.

Она не дышит! Она трясется изнутри, горит и не дышит. Это пугает. Это ненормально. Так не должно быть и так не может быть! Крик застывает хрипотой в горле, растерянность и ненависть за собственную слабость — вот, что ему остается в эту минуту.

-Дыши же…дыши, дрянь! — он не отвечает уже за смысл своих слов и лишь трясет ее за хрупкие плечи, и, кажется, может сломать ее пополам — так она слаба.

-Дыши, дьявольское ты отродье! — он замечает валяющиеся под ее ногами флакончики из темного стекла, которые не попались ему на глаза раньше, названия ни о чем ему не говорят, но угадывает смысл, угадывает об их содержимом.

Повинуясь какому-то чутью, он отрывает кусок от ее платья, обворачивает два своих пальца и с силой разжимает ей зубы…

В ее горле страшно. В ее горле скользко и жутко. Он пытается вызвать рвоту и это удается. Тело в его руках оживает, и исторгает содержимое желудка, отплевывается, отчаянно матерясь на двух-трех наречиях разом. Он, обессиленный, испуганный, мокрый от пота, отползает в сторону, наблюдая за ней…

Ланселот проснулся с криком. Его сердце билось яростно и страшно, снова возвращая его в тот день. Он никогда не смел бы рассказать кому-то о том, что пережил, общаясь с Морганой, но самое страшное, что напугало его — это не ее интриги, не ее странные гости с Тракта, и даже не кошмары, которые, в общем-то, он научился не замечать.

Самое страшное, что рыцарь пережил с этой феей — это тот день. Сам он никогда не пытался спросить у нее точно — что это было: попытка самоубийства или неудачный эксперимент, полагая, что за свой вопрос поплатится своей же жизнью. Скорее всего, это было и то, и другое. Моргана, устав от ночных кошмаров, совершенно уверенная, в том, что зелье от плохих сновидений сварено неверно, приняла его все равно, чтобы прервать все разом, но самообманом. Она была слишком горделивой, чтобы оборвать свою жизнь так… все должно было выглядеть несчастным случаем.

Ланселот никогда не спрашивал у нее об этом, хоть и вспоминал довольно часто. Стоило Моргане слишком сильно побледнеть, или облачиться в платье, что было на ней в тот день, или, снова впав в безжизненную апатию, провалиться в тоску и перестать следить за собою, чтобы снова стать той, как Ланселот возвращался в память прошлого и страх жег ему сердце.

Если бы он не успел? Если бы он не смог? Если бы он навредил ей? Если бы не нашел? Не вернулся бы в эту убогую дешевую трактирную комнату, находящуюся под самою крышей? Если бы…

Ланселот обхватил голову руками, пытаясь унять собственный безжалостный поток мыслей, и понял, что совершенно не может сделать этого.

В дверь постучали. Рыцарь отнял руки от головы, оглядываясь на дверь — почудилось? Поздняя ночь, кто придет к нему? Нет… стук повторился — тихо, но настойчиво.

Ланселот поднялся с постели, прошел босыми ногами по каменному, ледяному полу, открыл дверь и увидел облаченную в бледную накидку Моргану. Своей бледностью одеяний, кожи, чернотой волос и свечами, что дрожали в ее руке, она походила на призрака.

-Сгинь, нечистый, — Ланселот посторонился, пропуская ее в комнату. Он не знал, зачем она пришла, но полагал, что явилась она не просто так и явно не для того, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Как иронично, что он только что вспоминал о ней!

-Не помешала? — фея с усмешкой взглянула на его разобранную постель и наклонилась к столу, устанавливая свечи на подставку. Пряди волос опасно свесились к самому пламени, но она почти сразу же откинула их назад, распрямилась, взглянула на Ланселота и села в кресло.

-Не знаю, как ты проводишь ночи, дорогая Моргана, но я спал! — Ланселот потер глаза руками. Он солгал и не солгал. Рыцарь действительно спал еще несколько минут назад, но как же рад он был проснуться!

-Но ты быстро открыл мне двери! — не уступила фея, удобнее садясь в кресле. — Значит, не спал!

-Но и гостей не ждал тоже, — не уступал рыцарь, но решил, что направить беседу нужно в более полезное русло. — Зачем ты пришла?

-Может быть, я боюсь темноты?! — лукаво-нарочитым тоном спросила Моргана и тут же тихонько хмыкнула. Ланселот тоже не удержался от усмешки — темнота всегда покровительствовала Моргане, принимая ее такой, какая она есть, не задавая ей вопросов, давала убежище и обнимала, утешала…

Да, ее утешения были все равно, что объятия царицы Клеопатры для умирающего Марка Антония, но они были, а день не давал Моргане и щепотки ласки.

-Я думаю, что сэр Николас или Уриен не боятся темноты, — Ланселот взглянул на нее и решил, что тоже сядет. Он, конечно, рыцарь, но в действительности, он ведь не звал Моргану к себе, а значит, имеет право позволить себе некоторые вольности в обращении. К тому же, фея вообще плевала на этикет.

-Я пришла поговорить с тобой о Гвиневре, — жестко, без перехода, как могла лишь она одна, сообщила Моргана.

Ланселот почувствовал, что сел очень вовремя, потому что сердце его едва не лишило его же собственных чувств, сжавшись до болезненной точки в одном ударе, и распрямилось под принуждением жизни.

Моргана дала Ланселоту полминуты на то, чтобы задать вопрос, но его не последовало, и она продолжила:

-Я вижу, что ты любишь ее…

-Перестань! — Ланселот оборвал фею. — Я рыцарь. Что я могу дать королеве?

-Любовь, — коротко и кротко ответила Моргана. — Ты любишь ее, а она ведь…тоже.

-Она жена Артура, — напомнил рыцарь, — я не могу… я уже совершаю предательство, знаю, но она замужем перед богом и она любит Артура.

-Бастарда, — с презрением фыркнула Моргана.

-Да хоть свинопаса, — обозлился Ланселот. — Вопрос не в крови, вопрос в том, что она любит его! она вышла за него замуж.

-Дура, — прокомментировала Моргана.

-Ты говоришь, что она любит меня, — не унимался Ланселот, — но, даже если это и так, она не пойдет на предательство. Я мог бы пасть — это ничего, но она воспитывалась в благочестии…

-Благочестие Кармелида — пошлое и непритязательное возвышение! — фея изливалась ядом.

-Плевать, — не согласился Ланселот. — Она богобоязненная девушка, к тому же — Артур для нее не пустое имя. Да и…отец ее не пощадит.

-Я могу убить его для тебя, — Моргана пожала плечами, — мне это ничего не стоит.

-Артура или Кармелида? — Ланселот даже не удивился предложению, лишь горько развеселился ему. — Моргана, ты можешь залить кровью весь Камелот, но не станешь…не станешь!

-Я не лично его убью, — усмехнулась фея.

-Но она лично возненавидит меня, понимая, что я имею к этому отношение. И вообще, я не хочу, чтобы Кармелид умирал! Он рыцарь.

-Артур тоже рыцарь, — Моргана развалилась в кресле, не сводя глаз с Ланселота, — но если он умрет, если выпадет шанс избавиться от него… ты откажешься? Ты сохранишь ему жизнь?

-Не нервируй меня, женщина, — Ланселот встал, подошел к окну, — я согласился тебе помогать и, если вашему злодейству будет угодно — я убью его, да. Но сам… я желаю его смерти, да. Я буду рад приблизить ее, но сам нанести ее, это… это сравнимо с предательством Брута!

-Брут долго протестовал против убийства Цезаря, — Моргана зашелестела тканями, перемещаясь в кресле, — но, узнав, что вокруг диктатора сплелся змеиный клубок, решил, что отступать некуда. Он верил в то, что несет свободу, в то, что…

-Он плохо закончил, — напомнил Ланселот, оборачиваясь к Моргане. — Они все. Все, кто был за Цезаря и против. Ты творишь интриги, Мелеагант творит интриги, Мерлин не отстает. Вы все падете так или иначе, все пострадаете, вместе со своими близкими. Я попытаюсь спасти ту, чье имя стало для меня священным, но не стану предавать нашей дружбы — это факт.

-Попробуй ее забыть. У тебя было много женщин… — Моргана попыталась придумать выход для Ланселота, который внезапно открывался ей прежде с непознанной стороны.

-У тебя было много мужчин, но ты прожигаешь взглядом Артура! — Ланселот снова сел, хмуро глядя на фею. Ту даже подбросило от возмущения:

-Конечно! Я ненавижу Артура. Я хочу, чтобы он страдал! Чтобы через его страдание и Мерлин страдал, чтобы все…

-Ты любишь Артура, — спокойно и очень тихо возразил Ланселот, — ты еще не поняла, но ты любишь его. А ненавидишь ты себя. Даже не Мерлина!

-Ты…- Моргана задохнулась праведным гневом, вскочила, уронив за собою кресло, ткнула пальцем в сторону Ланселота, как бы подчеркивая свои слова, и не смогла придумать для него оскорбления.

-Ты…- бессильно и отчаянно предприняла она еще одну попытку и закончила жалко: — идиот!

-Тебе виднее, — Ланселот улегся на постель, — ты хорошо в них разбираешься!

Он прикрыл глаза рукою, услышал, как прошелестели по полу ее одежды, как сердито простучали ее шаги, и как яростно хлопнула дверь.

Ланселот остался в темноте, пытаясь вспомнить, что общего было у той девчонки, что дрожала в его руках, умирая, с этой странной ныне женщиной, которая горела изнутри по-настоящему и жила этим огнем. Она не хотела уже убить Артура так. Она с удовольствием копалась в бумагах, хоть и орала на каждого, кто попадался ей под руку, что архивы никуда не годятся, и что головы надо оторвать тем, кто архивы эти составлял! Моргана ругалась с Мерлином, Персивалем, Артуром, Гавейном, подшучивала над Николасом и Кеем и…

Совершенно не хотела расставаться с такой позицией в жизни. Жизнь открылась для нее с новой стороны.

Впрочем, открылась эта новая сторона и для Ланселота, вот только что ему было до этого нового, если его собственный мир сводил его в могилу? Он был идиотом, по словам Морганы и по собственным мыслям, и считал идиотами тех, кто не может понять глубину его чувства, предлагая забыться с другою.

Бездна хлестала кровавой раной в его душе, и становилось все больнее, когда Ланселот видел свою Гвиневру, но если он не видел ее, кровь перемешивалась с ржавчиной. Он был готов украсть ее, похитить и, казалось, даже умереть с нею, но разум охлаждал его, являясь могучей фигурой Артура, который будто бы тяготился присутствием Гвиневры рядом с собою.

Она ластилась к нему, припадала к его груди, а он как-то хладнокровно и равнодушно поглаживал ее по голову, говорил что-то хорошее, но будто бы заученное и все больше заострялись черты королевы, и все меньше была в ней сладкой отрады юности и тень ложилась на ее душу.

С их первой ночи прошло уже две недели, но до сих пор Артур не разделил с нею ложе повторно, хоть Гвиневра и пыталась и намеками, и открыто подтолкнуть его к этому, чувствуя за собою необходимость. Но Артур откланялся то под предлогом усталости и дел, то ссылался на плохое самочувствие…

Он не мог заставить себя снова лечь с Гвиневрой, боялся, что либо вновь сделает с ней что-то грубое, незаслуженное ею, либо она понесет от него, а она вряд ли была способна к этому — тонкость ее стана нервировала даже Артура…

Впрочем, горячая кровь брала свое и Моргана, углядев в этом хороший для себя знак, как мудрая сестра принялась подсылать к Артуру по мелким поручениям хорошеньких служанок. Он не трогал их, не касался, но его глаза горели огнем, который фея полагала очень скорым пламенем.

Правда, как мудрая сестра и советница, она как-то упустила саму себя из виду. Уриен, да еще, пожалуй, Мерлин да Лея видели не менее красноречивый взгляд Артура, обращенный на Моргану.

А вот Моргана ничего подобного не замечала за сводным братом!

***

После того, как король Артур очень хлестко и очень жестоко отказал в руке Морганы для графа Уриена, означенный граф пребывал в одном из двух крайних состояний: либо необъяснимая, почти истеричная и яростная деятельность, либо апатия и презрение ко всему сущему, а главное, к себе самому. В первом случае граф, верно, вызывался на охоту с Артуром, рвался в самые мелкие разборки, ввязывался в стычки, в драки… во втором, он просто лежал в своих покоях или сидел где бы то ни было, с самым отсутствующим видом и делал вид, что его здесь нет. Что было много хуже — оба эти состояния сопровождались некоторой алкогольной свитой, и граф Уриен перестал почти совсем расставаться с вином.

Это Лее не нравилось, но она не решалась сказать ему об этом, точно зная, что в лучшем случае, ее просто не послушают, в худшем — оставят.

Граф Мори, между тем, с удивлением пробудившись от очередного хмельного загула понял, что ему бесполезно добиваться расположения Морганы через Артура, да и у самой Морганы тоже. Очень простая мысль пришла в его требующее вина сознание: нужно не выслуживаться перед Морганой, не пытаться заслужить ее одобрение, нужно победить ее. Она оценит только того, кто окажется сильнее, чем она, кто переиграет ее.

Подумать-то он подумал, но образ жизни свой не оставил и ничего, можно сказать, и не изменилось, разве что, теперь, прежде, чем отправить копии перехваченных у Артура писем, приказов, докладов и прочего, Уриен делал еще одну копию — для себя. Он откладывал все бумаги в свой ящик, запирал ящик на ключ и носил его с собою повсюду. Что делать дальше он не представлял, посоветоваться ему было не с кем, а сам интриговать Уриен не умел, но даже эта мелочь с вытаскиванием копий для себя давала Уриену возможность думать, что он делает что-то, чтобы получить одну очень коварную, проклятую фею…

И, как можно легко предположить, его отношение к Лее изменилось. Он и раньше не был особенно галантным кавалером с нею, позволяя себе оставлять ее в самое неподходящее время, забываться в ее присутствии и откровенно заглядываться на одну проклятую…

Странное дело складывалось! Граф Уриен Мори, как прежде убил бы каждого, кто обидел бы Лею, но с легкостью оставлял ее посреди пира. Лея понимала, что даже ее близость с графом не избавила ее от того, чего она так боялась, и все равно служанка королевы оставалась для него скорее другом, чем возлюбленной. Он и не церемонился. И не жалел. Граф Уриен не был жесток, ему просто в голову не приходило, что он делает с Леей, что она уже не та девчонка, что росла на его глазах. Как-то Уриен это упускал и забывал, а Лея молчала, скапливая в своей душе предвестия рокового разговора.

Что-то пора было прекращать. В глубине души Лея, конечно, позволяла тоненькой надежде дышать, но понимала, что стоит ей поставить Уриена перед выбором, он даст ответ не в ее пользу. На кой черт ему оставлять Моргану в Камелоте? На кой черт ему отклоняться от курса, который выбрал для него Мелеагант, забыть пост шпиона и удалиться с Леей в земли де Горр?

Никогда, никогда он не пойдет на это! Да и сама Лея прониклась к Гвиневре — кажется, по-настоящему одинокой, попавшей в сети, о которых подозревала Лея, и которые пыталась не замечать отчаявшаяся Гвиневра.

Что-то пора было прекращать и Лея, набравшись силы воли, подготовившись ко всему, что мог предположить ее разум, отпросившись у Гвиневры уйти раньше в свои покои под предлогом плохого самочувствия, ждала возвращения Уриена. Руки служанки не могли находиться в покое — она постоянно зарывала их в складки своего платья, тянула ткань в разные стороны, ломала пальцы…

Она сидела на постели графа, ожидая его прихода почти полтора часа в страшном волнении, понимая, что своими руками подводит свою судьбу и любовь к последней черте. Лея порывалась встать и уйти, убежать, но сила возвращала ее на место и Лея садилась, и покорно ждала, и ломала пальцы, и переплетала тонкие белые руки…

Дверь отворилась. Вошел Уриен, принося с собою не только радость встречи, но и тяжесть предчувствия.

-Привет, — он отозвался легко, увидев, и даже не обратил внимания на бледность, несвойственную обычно чертам ее лика.

-Привет, — деревянным голосом отозвалась Лея, наблюдая за тем, как граф снимает с себя плащ, расстегивает камзол… — Как день?

-Хорошо, — ровным голосом откликнулся Уриен, — а у тебя? Ты сегодня раньше.

-Гвиневра не очень хорошо себя чувствует, — солгала Лея. — А у меня все хорошо.

-С королевой что-то серьезное? — Уриену было по большому счету наплевать, но он чувствовал напряжение, которого не было обычно.

-Нет, — ответила Лея спокойно, — просто плохо спала.

-А, Артур…- Уриен недоговорил, его взгляд потемнел. Лея поспешила замять неловкость и перевела разговор на другую тему:

-Как двор?

-Двор…- повторил Уриен и встряхнулся, — неплохо. Персиваль сегодня пришел пьяным, Гавейн отвесил Кею пинка под зад, а Моргана с Ланселотом…

Его неприятно кольнуло это сочетание. Не то ревность, не то ледяная игла на уровне сердца. Моргана с Ланселотом! Почему с Ланселотом? Почему Моргана?

Он даже забыл, что хотел рассказать про них, забыл напрочь и о том, что находится в присутствии Леи…

-Вот об этом я и хотела поговорить, — осторожно сказала служанка и комок в ее горле стал плотнее, — мне не нравится… то есть, я знаю…ты ведь любишь Моргану?!

Она вскрикнула. Она хотела, чтобы Уриен заставил ее замолчать, разуверил, зашептал ей на ухо всякие нежности и глупости, чтобы говорил, что любит только ее одну, чтобы его руки подарили ей тепло и надежду, но граф остался к глух к невысказанной ею просьбе и ответил:

-Да.

Почему мир не перестал существовать в эту же минуту? Почему он позволил Лее еще несколько секунд надеяться, что сейчас прозвучит спасительно-ненавистное «но». Например: «Да, но ты мне важнее», «да, но у меня с ней не выйдет», «Да, но…»

Пожалуйста, скажи! Скажи! Соври, Уриен, ну?

Тишина.

-Артур не отдал тебе ее, — глухо прошептала Лея, понимая, что «но» не последует. Ничего больше не последует, и если она будет молчать, он станет тоже жить тишиной.

-Он мне не король, — отозвался Уриен с презрением.

-Моргана не твоя женщина, — попыталась еще раз Лея.

-Будет моей, — уверенно улыбается граф, — будет однажды.

-А если нет? — Лея понимает, что все кончено и продолжает пустыми вопросами оттягивать коварное мгновение. Вопросы пусты, ответы тоже.

-Будет, — Уриен не понимает, что именно говорит, но знает, что говорит правду.

-Тогда зачем тебе я? — Лее хочется обратно к Гвиневре — та далека от интриг, та живет неразделенной и запретной любовью, та ей ближе! Черт возьми, дьявол сложил так, что Гвиневра стала Лее ближе!

Уриен пожал плечами, глядя на Лею со странным выражением жалости и горечи:

-Разве ты не знала об этом? Разве ты не этого хотела? Я исполнил твое желание.

-Я хотела другого! — Лея упрямо тряхнула головой и быстро заморгала, чтобы слезы не выскользнули хрусталем…

-Чего? — Уриен перевел на нее удивленный взгляд. Неужели он всерьез не понимал ее мыслей? Неужели всерьез не понимал ее чувств? Не понимал! Не мог поверить в них, не мог заметить.

-Твоей любви, — Лея шепнула одними губами, но Уриен услышал и в изумлении воззрился на нее.

-Настоящей любви, — добила его Лея.

-От меня? — Уриен задал самый умный вопрос из всех возможных, но Лея даже не улыбнулась. Кивнула — молча и траурно.

-Лея…- Уриен сглотнул. Ему стало очень нехорошо — взгляд сам собой попытался найти кубок с вином и, конечно, не нашел.

Граф старался не смотреть на Лею, потому что перед его мысленным взором предстала непрошенная картинка из детства: маленькая девочка подбегает к высокому черноволосому юноше, сжимая что-то в руках. Уриен сидит под деревом в тени и наблюдает за ними.

-Мелеагант! — радостно пищит создание, — смотри, что у меня есть!

-Что это? — юный наследник де Горр с опаской взирает на девчушку. — Покажи-ка!

-Лягушачья икра! — Лея преисполнена восторга. Мелеагант смотрит на что-то, лежащее в ее ладонях, а затем предлагает:

-Брось ее за шиворот Уриену!

Лея хмурится на несколько мгновений, а затем, на цыпочках, повернувшись к дереву, начинает подходить к виконту. Уриен с опаской взирает на ее приближение, не веря, что она действительно это сделает, но…

Тонкой ящерицей она скользит, приближается, нервы виконта не выдерживают и он вскакивает. Минут через пять, устав от побега от энергичной девчушки, Уриен, исхитрившись, перехватывает Лею за талию, зайдя со спины, и валит ее на траву. Она смешно пытается отбиться от него, но не всерьез, хохочет, жмурится, как котенок, от яркого солнечного света…

Уриен начинает ее щекотать, мстя за минуты, в которые был обращен в бегство. Лея верещит…

И в эти мгновения они как-то оба выпускают из вида Мелеаганта, который неожиданно оказывается рядом и обоим за шиворот одновременно кидает маленьких лягушек…

-Это неправильно, — наконец выдыхает Уриен, заставляя себя вернуться в реальность. — Ты и я. Я не должен был. Прости…

Он молит. Он молит ее — служанку-танцовщицу, найденыша! — спасти его от мук совести.

Она любит. Она — не имеющая права на его любовь, завладевшая чем-то большим, чем могла бы завладеть любовница, снисходит. Она любит и она прощает.

Она не говорит этого вслух, но он слишком хорошо знает ее и читает без труда ответ в лице Леи.

-Больше этого не повторится, — Уриен не дает пояснений, но Лее они и не нужны. Танцовщица понимает, что граф имеет в виду. Он больше не коснется ее так, как может коснуться едва ли не любой женщины. Отныне — они навсегда только друзья. Граф Уриен Мори сделал свой выбор — бездонность метаний предпочел он умеренной и бесконечной любви красавицы.

-Ты очень хорошая девушка, Лея! — граф Уриен говорит искренне, он не лжет, — я хочу, чтобы ты была счастлива. Счастье же твое не со мной. Ты должна видеть это.

-Я вижу, — Лея пытается улыбнуться, потому что именно она нашла в себе волю разрубить этот узел. — Я вижу, Уриен…

«Но это совсем не значит, что я сдаюсь!».